Сегодня в странах Центральной Азии происходят беспрецедентные процессы. О том, сможет ли Центральная Азия избежать масштабных конфликтов, новых и старых рисках и сценариях выхода из кризиса Ia-centr.ru рассказал ведущий научный сотрудник Центра евроазиатских исследований ИМИ МГИМО, профессор СПбГУ Александр Князев.
– В вашем телеграм-канале«Восточное ревю» вы часто пишите о конфликтах в Центральной Азии, как реальных, так и потенциальных. Какие из них являются самыми опасными?
– Если попытаться составить рейтинг вероятных конфликтов, я бы на первое место поставил вероятности не общерегионального уровня, а обратил внимание на происходящее внутри каждой из стран Центральной Азии. Скажем, пограничные территориальные конфликты возможны на многих участках границ, но они либо не имеют тенденций к обострению, либо очень локальны. За исключением, наверное, известного киргизско-таджикского конфликта, к завершению которого близких перспектив я абсолютно не вижу.
Хотя, конечно, любые подобные рейтинги всегда будут очень условны: в жизни современного общества слишком сложно взаимосвязаны очень разные субъективные и объективные факторы.
Например, относительно неплохо решаются вопросы водопользования, но возникают и такие долгоиграющие конфликтные ситуации, как в связи с переходом под юрисдикцию Узбекистана Андижанского (Кемпир-Абадского) водохранилища на границе Узбекистана и Киргизии. В общей картине открытых и латентных конфликтов в Центральной Азии формально-юридическое завершение пограничного урегулирования между Киргизией и Узбекистаном, несмотря на его внутриполитическое «послевкусие» в Киргизии, безусловно, является важным позитивным прецедентом.
Гипотетически существуют основы для конфликтных ситуаций на многих участках межгосударственных границ в регионе, хотя эта конфликтность и существует в основном в скрытой, латентной форме.
Например: между Туркменистаном и Узбекистаном на участке Лебапского вилаята Туркменистана и Бухарской и Хорезмской областей, на участке Каракалпакстана Узбекистана; между Туркменистаном и Казахстаном в регионе залива Карабогазбол и ряд других. И киргизско-узбекский пример можно считать положительным кейсом.
Однако, как и в случае с упомянутым водохранилищем в Киргизии, во многих случаях даже при завершенной делимитации и демаркации границ недовольство проведенной линией границы будет сохраняться у местного населения и может быть использовано, в том числе во внутриполитических целях. Так было в той же Киргизии, когда тема обмена спорными участками на границе с Китаем стала триггером будущего свержения президента Аскара Акаева.
– Насколько актуальны для Центральной Азии в 2023 году угрозы из Афганистана?
– Афганистан пока остается страной со слабой ролью государственных институтов, чему есть свои причины. И угрозы – а в настоящее время я бы говорил скорее о рисках – имеют в основе одну главную причину: слабость государственных институтов в стране, в силу которой на ее территории происходят бесконтрольные процессы.
Собственно, и сама действующая афганская власть является чуть ли не главным объектом для находящихся там террористических группировок – в первую очередь местного филиала небезызвестного «Исламского государства» (организация, деятельность которой запрещена в РФ).
В Афганистане оно принципиально не похоже на те близкие к армейскому типу формирования, которые действовали и действуют в Ираке и Сирии. Здесь это классические для региона мелкие группы, действующие по сетевым принципам. Эта сетевая модель подразумевает отсутствие четкой географической привязки, деятельность точечного характера по всему миру. Конечно, и Центральная Азия с ее существующими подпольными радикальными структурами в этой модели занимает свое далеко не последнее место.
Еще одним актором дестабилизации и ослабления государства в Афганистане являются так называемые антиталибские («Талибан» – организация, деятельность которой запрещена в РФ) группировки (их более двух десятков), имеющие – пока больше морально-политическую – поддержку западных стран. Оценить их деятельность как критически угрожающую существующему уровню стабильности в стране нельзя, они преимущественно виртуальны, вместе или порознь они способны стать какой-то реальностью исключительно при серьезной внешней поддержке – прежде всего западной, к которой они настойчиво и апеллируют.
Наша страна и еще ряд стран в регионе – Китай и Иран, Туркменистан, Узбекистан и другие – исходят из того, что правительству движения талибов* нет никакой альтернативы: нравится оно кому-то или нет.
Есть хорошие предложения со стороны иранских представителей, которые лично я всемерно поддерживаю: оказать помощь действующему правительству в противодействии тем силам, которые сориентированы на дестабилизацию в Афганистане.
Эскалация военного конфликта в стране, к которой стремятся как террористические группировки, так и «антиталибские* фронты», – это угроза безопасности и всей Центральной Азии, и России, а также КНР и Ирану. И помочь той государственной власти, которая есть, – значит, работать и на собственную безопасность. Можно помочь разведывательной информацией, обучением военнослужащих, какими-то средствами военно-технического обучения.
Я всё жду, когда до таких действий созреет, например, Региональная антитеррористическая структура ШОС, в формате которой это было бы вполне уместно…
В любом случае какие-либо угрозы со стороны Афганистана в отношении Центральной Азии в условном рейтинге я бы отнес на нижние строки. Артикуляции этих угроз уже десятки лет, но за исключением, пожалуй, проблемы наркотрафика, они, эти угрозы, так и не реализованы, чтобы считаться какими-то критическими для региональной безопасности.
В конце концов, у всех стран региона есть определенный ресурс устойчивости в отношении угроз такого рода. А еще есть безусловная помощь со стороны России – как в рамках ОДКБ, так и на двусторонних уровнях, все события последних двух лет это без всяких сомнений подтверждают. В том, что касается угроз афганского происхождения, этого более чем достаточно.
На первое место среди реальных угроз безопасности и стабильности я бы вынес все-таки внутренние проблемы каждой страны региона.
