В последнее время стало популярным оправдывать любые негативные процессы в казахстанском обществе трагическими событиями многолетней давности. Дошло до того, что признаки коллективной психологической травмы некоторые эксперты и общественные активисты усматривают даже в драках из-за бесплатного плова на Наурыз…
Но не слишком ли мы преувеличиваем этот фактор? Если же он действительно имеет место быть, то почему мы до сих пор (на протяжении нескольких поколений) не можем его хотя бы минимизировать – по примеру развитых обществ, которым это удалось за относительно короткий срок и которые не озираются постоянно на прошлое, но уверенно идут в будущее?
Данной теме мы решили посвятить новую дискуссию на страницах нашего издания. Но прежде, чем перейти к размышлениям наших экспертов, приведём два любопытных мнения (в сокращённом виде), которые и стали поводом для обсуждения.
Одно из них озвучила аналитический психолог Айгуль Садыкова в интервью газете «Время»: «Есть такая негенетическая форма наследования – трансгенерационная передача. Это когда из поколения в поколение передаются определенные бессознательные установки, травмы и программы поведения, которые не подвергаются осознанию и критическому мышлению. Вот одна из травм наших людей – голодомор. Из-за этого отношение к пище у нас имеет свою специфику: многие наши бабушки советского поколения никогда не оставляли крошки на столе, перекарм¬ливали детей, заставляя их есть за маму, папу и т.д. Еще были принципы в семье: доедать все до конца, оставлять тарелку с едой нельзя. И сейчас очень много проблем пищевого поведения связано с влиянием такого «программирования». Потому что страх голода – базовый, отсутствие еды равно смерти, и это крепко вшито в наш культурный код. Вторая причина – это комплекс сиротства. Во время голодомора и Великой Отечественной войны очень много детей осталось без родителей, и долгое время люди находились в сложных для выживания условиях. Поэтому для них еда – источник радости и ощущения безопасности… Мне очень жаль этих людей, я понимаю, что это вызывает со стороны брезгливость, негативное отношение, но оно также вызывает и очень большую печаль. Это говорит о том, что межпоколенческие травмы до сих пор сильны и влияют на нас…».
Плюс сюда добавляется идеализация патриархально-кочевой жизни, на фоне которой советский период рисуется не иначе как ад. Об этом толкует пользователь «Фейсбука» Ералы Нургазин, который выложил в сети пост следующего содержания: «Почему казахи являются такими, какие они есть сейчас? В чем причина всех наших проблем? Под словами «такими, какие они есть сейчас» я имею ввиду: разобщенность, стремление к личной выгоде, а не общей, стремление только к материальным благам, а не духовным, неуважение к своим корням, культуре и истории и т.д. Этот список можно долго продолжать… Вся проблема, дорогие мои единокровники, в нескольких исторических событиях, произошедших с нашей нацией в начале прошлого века. Казахи, жившие до этих событий и после этих событий – это два разных народа. И, как вы уже, наверное, догадались, этими событиями являются – голодомор и политические репрессии. До них казахи были верны идеалам своих предков – гордым, независимым народом, с высоким самосознанием, чувством единства и готовностью пожертвовать собой ради общей цели. После этих событий мы видим испуганное стадо, готовое сделать все, чтобы выжить и чтобы их никто не трогал… Произошла «деформация сознания». Наша историческая память и преемственность поколений были прерваны. Большинство стали «манкуртами» – иванами, не помнящими родства, людьми без роду, без племени. После превращения казахов в стадо пугающихся овец было легко переписать историю на тот лад, который выгоден победителям. Были скрыты деяния алашордынцев, голодомор был назван вынужденной мерой. Я уже не говорю о средневековой истории. Называться казахом, говорить по-казахски, чтить казахскую культуру и традиции стало «отсталым». Были придуманы специальные клички – «мамбет», «борх», «аулбаец», «колхозник», «казахпай» и т.д… Самое главной и важной проблемой является отсутствие у нас национального духа, самосознания и гордости за свой народ. Чтобы их возродить, нужно в первую очередь изучать историю своего народа, написанную не теми, кто подчинил казахов и устроил все эти бедствия».
Данил Бектурганов, руководитель общественного фонда «Гражданская экспертиза»:
«Апеллировать к таким вещам оскорбительно и уничижительно»
– Хочу начать с категорического неприятия точки зрения, что первопричиной пресловутой «драки за плов» во время празднования Наурыза являются якобы события давно минувших дней, в том числе голодоморы (20-х и 30-х годов прошлого века) и политические репрессии. Вот, мол, произошла «деформация сознания» целой нации, с последствиями которой мы никак не справимся. Также не могу согласиться с мнением относительно «трансгенерационной передачи» программ поведения – дескать, из-за страха голода в детстве нас мамы и бабушки перекармливали, и мы теперь по привычке «жрём в три горла» и дерёмся за плов.
Ерунда всё это. Очень удобно оправдывать все свои недостатки некой «деформацией сознания» оттого, что когда-то народ подвергся геноциду – а голодомор, как ни крути, геноцид и есть, как бы ни пытались некоторые это отрицать. Кстати, такая точка зрения очень популярна сейчас в леволиберальной тусовке, и не только в Казахстане. Например, те же защитники прав чернокожего населения любят порассуждать о том, что этим людям до сих пор нужно оказывать преференции в виде компенсации за перенесенные страдания, когда они были рабами. Даже термин выдумали – «позитивная дискриминация», при этом совершенно упуская из виду то, что дискриминация, позитивная ли, негативная ли, остаётся дискриминацией и недопустима в нормальном обществе.
На мой взгляд, никакие сегодняшние события нельзя оправдывать тем, что когда-то какой-то группе населения или даже целому народу, нации, этносу не давали возможностей для лучшей жизни. Более того, апеллировать к таким вещам, как мне кажется, оскорбительно и уничижительно. Да и к тому же лживо. Ведь настоящие причины такого поведения кроются вовсе не в притеснениях столетней давности, а в совсем иных и куда более близких событиях.
Ни для кого не секрет, что чудовищное расслоение нашего общества на сверхбедных и сверхбогатых не имеет столетней истории. Это произошло на наших глазах, за последние 25-30 лет. Такое расслоение, если быть объективными, и стало настоящей первопричиной январских событий. Я не говорю сейчас о тех, кто геройски стоял на площадях, требуя политических перемен. Я говорю о тех, кто громил и грабил торговые центры, вынося из них всё подчистую. Кто это был? Некие неустановленные криминальные элементы? Полная ерунда. Грабили те самые сверхбедные, то есть живущие на грани между бедностью и нищетой жители городских окраин, которые приехали в город в поисках лучшей жизни. А почему они оказались на грани? Из-за голодомора? Или всё-таки из-за безответственной политики и наплевательского отношения к людям со стороны наших собственных властей?
Вы спросите: при чём тут плов на Наурыз? А при том, что это звенья одной цепи. Никакой любовью к халяве, в принципе присущей любому человеку, независимо от его этнической, расовой и религиозной принадлежности, нельзя объяснить драку за плов. А вот нищетой и голодом – можно. Так же, как и январские погромы в торговых домах. Если вы, господа, принимающие решения, умудрились довести до нищеты население богатейшей страны, да так, что оно даже не может позволить себе приготовить праздничный плов на Наурыз, то как вы смеете осуждать и смеяться над голодными людьми, которые дерутся за еду?
Я не оправдываю грабежи и погромы в январе. Я только осознаю, что понимаю мотивацию этих людей. И мне их жаль. Точно так же я не оправдываю и «драку за плов». Но тоже признаю, что понимаю мотивацию этих людей. И их мне тоже жаль. А вот кого совсем не жаль, так это тех, кто довёл людей до такого состояния, а теперь пытается в качестве оправдания говорить о «менталитете», «деформации сознания», голодоморе и прочих надуманных причинах, скрывая за словесной шелухой своё презрение и отвращение к собственному народу.
А менталитет здесь ни при чём.
Эксперт, пожелавший остаться неназванным:
«Велика вероятность того, что подобное в скором времени повторится»
– Давки и стычки в очередях – довольно частое явление во всём мире. Но одно дело, когда люди во время «черной пятницы» пытаются заполучить со скидкой престижные товары, к примеру, дорогостоящий телевизор или айфон, и совсем другое, когда они идут на праздник и там бьются за бесплатную еду…
Я стал замечать, что в казахстанском обществе стремительно нарастает конфликтность. Об этом свидетельствуют регулярные столкновения фанатов после футбольных матчей или, что еще хуже, трудовые конфликты, которые за считанные минуты перерастают в массовые беспорядки. Взять ту же январскую трагедию, которая, понятно, была срежиссирована некими силами. Но ведь тогдашние масштабные погромы и мародёрство – дело рук обычных граждан, живущих рядом с нами: они шли на это совершенно осознанно и вряд ли потом сожалели. Сюда же можно отнести рост бытового насилия и кражу невест, которую, как показало недавнее исследование, поддерживает каждый третий мужчина в стране. А ещё стали стандартными случаи вандализма: к примеру, в Актау набережные постоянно разрушаются самими местными жителями. К чему тогда заниматься благоустройством – правда, бессмысленное занятие?
Конечно, доля ответственности за всё это лежит и на власти, которая не продвигает цивилизованные формы разрешения конфликтов, не создаёт условия для работы настоящих профсоюзов, не освещает проблемы, предпочитая их замалчивать, и т.д. Но всё же в большинстве случаев разрушительные действия людей – результат элементарного бескультурья, и тут излишни какие-то научные объяснения. Но, видимо, кому-то удобнее делать из них жертв, чтобы оправдать и отвести от позора, нежели признать очевидное. Собственно, этим и занимается Ералы Нургазин, когда утверждает, что казахи являются инертными, алчными, неспособными на достоинство и развитие, потому что когда-то пережили страшные трагедии. Такой вариант объяснения наших бед делает из казахов вечных неудачников с пятном неполноценности надолго, быть может, навсегда.
Безусловно, на долю нашего народа выпали тяжелейшие испытания, боль от которых еще долго не утихнет. Но ведь это не повод не развиваться и не нести ответственность за свои неудачи и некрасивые поступки. Многие народы тоже сильно пострадали (вспомните жуткие эпидемии, которые уничтожили до половины населения Европы, или мировые войны со всеми их ужасами – лагерями, пытками, газовыми камерами), однако это не мешает им эволюционировать.
Пока мы будем оставаться в позиции жертв и обижаться на события столетней давности, всегда найдутся разные хитроумные и псевдонаучные объяснения, почему нам приходится толкаться локтями, подворовывать плов и идти на прочие подобные деяния. К сожалению, не вижу, что кому-то из участников «наурызовских битв» стало стыдно и что они раскаялись. По всей видимости, эти люди считают себя победителями в борьбе за съедобный трофей. Можно поздравить их с ничтожной победой. А раз так, то велика вероятность того, что подобное в скором времени повторится, и не раз.
Земфира Ержан, культуролог:
«Признание травмирующего опыта нам полезно…»
– В контексте настоящей дискуссии хотелось бы поделиться своими мыслями о том, как возникла необходимость обсуждения темы культурной травмы. Так сложилось, что долгие годы я занимаюсь вопросами казахского языка. Еще в конце прошлого века издавала журнал, на страницах которого пыталась понять, каково его место в современном казахстанском обществе. Потом создавала обучающие казахскому языку методики, изучала вопрос безграмотности современной казахской рекламы. Но ни один из моих проектов не достиг поставленных целей, из чего я сделала вывод, что в нашем обществе до сих пор не преодолена постсоветская инерция. Мы продолжаем жить в кругу привычных идеологем, которые воспринимаются большинством как зона комфорта. И современное состояние государственного языка нашей страны служит тому самым наглядным подтверждением.
К мысли о травмирующем опыте голодомора и репрессий я пришла шесть лет назад и тогда же высказалась об этом в одном из интервью. Основой тому послужили обсуждения судьбы казахского языка в социальных сетях. Моё внимание привлекло то, что главной причиной, объясняющей незнание родного языка казахами советского поколения, была отсылка к родительским наставлениям: «только знание русского языка может служить гарантией успешной жизни». В какой-то момент я осознала, что такая установка может базироваться не только на мечтах о будущем благополучии, но и на пережитом страхе. «Быть казахом» в 20-30-е годы ХХ века означало стать одним из тех, кто погиб от голода и репрессий. Избежать этого можно было лишь одним способом – став конформистом.
В социальных науках тема культурной травмы возникла в связи с изучением травматичного опыта солдат Первой и Второй мировых войн. В настоящее время ею активно занимаются во многих странах. Большой вклад в институализацию данного направления гуманитарных исследований внесла интернациональная группа ученых под руководством американского социолога Дж.Александера. Он дает следующее определение: «Культурная травма имеет место, когда члены некоего сообщества чувствуют, что их заставили пережить какое-либо ужасающее событие, которое оставляет неизгладимые следы в их групповом сознании, навсегда отпечатывается в их памяти и коренным и необратимым образом изменяет их будущую идентичность».
В последнее время тема травмы, ставшая следствием казахского голода и репрессий, и её влияния на современную казахскую ментальность стала всё чаще появляться в поле общественных обсуждений. Это происходит на фоне того, что отечественные гуманитарии делают только первые шаги в её осмыслении. Представляется, что актуальность проблемы более чем очевидна, а потому государство должно быть заинтересовано в том, чтобы инициировать заказ на реализацию специального научного проекта, посвященного казахским культурным травмам ХХ века.
Лично я продолжаю связывать неэффективность мер, связанных с расширением функционирования государственного языка, с последствиями неосознаваемой, значит, непреодоленной, неизжитой травмы. Мои оппоненты могут возразить: «Допустим, влияние травмы на современную казахскую ментальность будет однажды признано и даже войдёт в отечественные школьные учебники. Как это сможет повлиять на развитие государственного языка? Станут ли от этого учебники казахского языка более качественными? Увеличится ли в разы число наших граждан, уверенно им владеющих?».
Думаю, что признание травмирующего опыта полезно нам как обществу для того, чтобы начать избавляться от полуправды, полузнаний о собственной истории. К примеру, преодолеть инфантилизм, привычку «прятаться» за упомянутые выше наставления о необходимости знания, в первую очередь, языка «старшего брата»; понять, какие трагичные события формировали такую позицию родителей. Такое признание – шаг к выстраиванию объективных связей и закономерностей общественного развития взамен их мифологизации.
Казахская история ХХ века сложилась таким образом, что проблема государственного языка стала для неё ключевой. Восстановление пространства его полноценного функционирования – показатель состоятельности современного Казахстана, выхода из состояния посттравмы, её преодоления. В этом наша особенность. У каждой страны – свой путь, свои проблемы, свои маршруты движения к поставленным целям.
В то же время мне хотелось бы предостеречь от универсализации травмы голодомора и репрессий. Важно понимать, что её следует рассматривать в контексте советской истории, как её часть, наряду со многими другими факторами. Более того, важно отдавать себе отчет в том, что последние 30 лет тоже имели большое влияние на формирование специфики современной казахской и казахстанской ментальностей. В целом речь должна идти о создании научной платформы изучения казахской истории как номадической, конно-кочевой цивилизации, которая в ХIХ – ХХ веках прошла процессы седентаризации, вестернизации, модернизации в конкретных социально-культурных условиях. Важно понимать, какие факторы на каждом из этапов казахской истории были определяющими, как они меняли ментальность, взгляды; что сохранялось, а что подвергалось изменениям и глубоким трансформациям.
Продолжение следует…
